Мы старались не слишком удаляться от берега, чтобы ненарокомне проскочить варяжского городка. И беспредельное Нево, рано схваченное в тузиму торосистым льдом, как будто шло вместе с нами, показываясь меж кудрявых,седых от стужи деревьев. Заснеженная пустыня, дремотно-синяя поутру, нестерпимояркая в полдень и тревожно-малиновая на вечерней заре… Она пугала, внушаяробкой душе спрятаться, попятиться в привычный лес… она и притягивала, манилапреодолеть и взглянуть своими глазами, какие чудеса живут на том берегу. И естьли он, берег тот!

В праздник Зимнего солнцеворота мы с Яруном сидели в снежнойноре, слушали посвист лихой пурги и стон леса, зыблемого до промёрзших корней.Мы больше молчали. Ярун, любивший красно поговорить, лишь однажды началзанятную повесть о недавней рыбалке… Но помянул милого меньшого братишку исмолк, не кончив рассказа. Не лежало сердце болтать.

Дома теперь было веселье… Славные дни, когда гасят прежнийогонь и добывают новый, живой, никаким безлепием не осквернённый, когда жгут этимогнём корявое, похожее на змея полено-бадняк во славу Перуна, вновь спасшегоСолнце, и выбивают искры из горящего бадняка, чтобы плодилась скотина… Сумежныедни, когда мир пытается возродиться вместе с огнём и стать лучше, чем был, илюди желают друг другу только добра и с нетерпением ждут первого гостя: придётудачливый человек – целый год будет дому удача… Ничейные дни, когда всёнаизнанку, когда натягивают мохнатые шубы, скрывают лица личинами одна другойхуже и идут со двора во двор, топоча перед дверьми и грозно требуя от именидавно умерших пращуров:

– Выносите, хозяин с хозяйкой, доброе угощение, а не тосынка или дочь с собой заберём…

Обижать пращуров не хочется никому: осердятся мёртвые – небудет живым ни урожая, ни здоровых детей. Щедро падает в распахнутые мешкиснедь к священной братчине – пироги, масло, сыр, калачи…

Много позже, когда нам с Яруном настала пора вспоминать своёпутешествие – оказалось, в те дни, каждый порознь, оба мы ждали: вот стихнетметель, и другой, глядя в землю, тихонько скажет – вернёмся, а?..

Я как следует поверила рисунку и рассказам Мстивоя Ломаного,только приметив в лесу знаки близкого людского жилья. Помню, больше всего насудивило, что здешние насельники не пытались скрыться в чащобе от постороннегоглаза, не страшились выдать себя недобрым гостям. Однажды утром мы нашлиродничок, заботливо расчищенный, обложенный камешками и, может быть, поэтомуникак не уступавший морозу. Родничок звенел весёлую песенку, кувыркаясь,выбрасывая мелкие пузырьки, а на низкой ветке над ним висел берестяной ковшикдля всех, кого в эти студёные дни одолела бы жажда.

Каждый весин умеет плести из берёсты плотные котелки,которые можно вешать над костром и варить в них грибы. И ложки не хужедеревянных. У Яруна заблестели глаза: он скоро найдёт с кем поболтать. А мнепоказалось, что в воздухе запахло весной. День стоял солнечный, на тихихполянах было почти тепло, и певчий говорок родничка поистине походил на щебетпичуги, принёсший вести о лете, как раз вчера собравшемся в путь, наземь изтёплого ирия…

Немного подальше мы увидели след от саней, запряжённыхкрупным сильным лосем. След был свежий и вёл как раз туда, куда двигались мы.Мы струсили бежать прямо по следу и пошли краем леса, хоронясь за деревьями.Так-то верней.

На залитом солнцем склоне холма стояла девушка в пушистойшубке из чёрной лисы, такой же шапочке и узорных сапожках… Стояла себе,запрокинув головку, засунув руки в рукава и зажмурившись. На тёмных шерстинкахлисьего меха, на русых прядях, выбившихся из-под шапки, лежало густое снежноесеребро. Верно, редко случалось ей по полдня угонять прыскучего зверя. И уменя, и у Яруна вокруг лица был мех росомахи, не индевеющий на бегу.

– Ой, хороша!.. – выдохнул в восторге мойпобратим. Что ж, может, это и вправду была добрая встреча. Девушка выгляделасовсем безобидной, а мы уже устали бояться. Ярун оттолкнулся копьём ирешительно заскользил, пересекая ложок, разгоняясь по белой сверкающей целине.Мне только и оставалось съехать за ним. Познакомимся, может, вызнаем что.

Посвист лыж заставил её обернуться. Глаза были серые,подсвеченные весёлой солнечной голубизной. Действительно, красивая девка, воттолько была её красота неуловимо чужой, не такой, к какой мы привыкли.

Увидев нас, она не испугалась, не вскрикнула, не рванулась бежать.Смахнула иней с ресниц и улыбнулась. Я вряд ли стала бы так улыбаться, наскочивв лесу на двоих незнакомцев, рослых и с копьями. И подумалось про певчую птаху,выращенную в очень доброй руке, – живёт себе и ведать не ведает, чтокто-то может обидеть. На ногах у неё были лыжи, добротные с виду, нолегковатые, не для лесов.

– Здравствуй, славница! – поклонился Ярун.

– И вы здравствуйте, добрые молодцы, – прозвучалов ответ. Мы с Яруном переглянулись и дружно захохотали. Точили рогатину намедведя, а прыгнула – белочка. Говорила же она по-словенски совсем как воевода.Тоже понятно и без запинки и с тем же чужим отзвуком, исподвольнастораживающим.

– То не молодец, – сказал Ярун и отряхнул снег смоего кузовка. – То посестра мне, Зимой Желановной величают.

Я уже сказывала, человеку не следует часто упоминать своёимя. Уж во всяком случае не говорить незнакомцу – я, мол, такой-то. Не ровёнчас, наскочишь на оборотня, отдашь себя нечисти, вынюхивающей поживу. Всегдалучше, если о тебе скажет другой и притом постарается, чтобы оборотень непонял, истинное имя названо или кличка, безобидное прозвище-оберег.

– А я его Яруном зову, сыном Линду из рода Чирка,славным охотником, – молвила я. – Мы к Мстивою Ломаному идём, вНета-дун. Ты, славница, не оттуда ли будешь?

– Как не оттуда, – кивнула девушка. – У менябратья там, они меня Велётой зовут.

Бегать на лыжах Велета совсем не умела. Должно, у них заморем лыжный ход был не в почёте. Её очень смущало наше проворство, и оттогоона только более спотыкалась. Сперва меня смех разбирал при виде её деревяннойспины и коленок, не гнувшихся под дорогими мехами. Но постепенно другие,тревожные мысли совсем обороли меня, и даже солнечный день будто померк,омрачённый заботой.

Пока Нета-дун и с ним мой новый нарок были где-то вдали, занепройденными лесами и несчитанными реками, – казалось дуре, дай лишьдобраться, дойти, и всё решится само. Ну велят раз-другой бросить стрелу. Нуиспытают на кулачках. Ещё чего? В лодье грести, они все там гребцы… То неслужба, полслужбы, забава после трудов, её ли я испугаюсь! Стану носить шлем ищит с соколиным знаменем посередине. Домой покажусь на парусном корабле,подарки всем привезу и столько рассказов, что сам дядька заслушается ипозавидует…

…а дошло до дела, и вот уже холодная рука стискивала живот.Темно было передо мною. Вовсе темно.

Потом Велета оглянулась и прибавила шагу, и я сглотнула,крепко сжимая копьё: путь наш был почти кончен.